В январе Новиков всех сильно напугал. Тихо собрался и не менее тихо уехал на два месяца в Питер. Без объяснений и шанса на возвращение. В феврале положил в блог пост про грядущую презентацию «АРТ-пропаганды» в лофте «Непокоренные» — можно было сделать вывод, что это не только обмен опытом, но и попытка задержаться в культурной столице России.
Но в марте вернулся. Позвонил, сказал, что питерский рейд окончен, что это возвращение домой. Стало быть, опасения сняты — «АРТ-пропаганда» по-прежнему остается важным местом творческого общения в Юрге, исчезни которое с карты культурного поля города, образовался бы ничем невосполнимый вакуум. Это то же самое, если бы в Москве вдруг в один день раз и навсегда закрылся «Винзавод» — ни больше, ни меньше.
С Олегом меня познакомили осенью 2001 года — тогда мы с Ниной Дондерфер собирали художников для выставки современного искусства «Ю-art», искали новые имена, искали в первую очередь экспериментаторов. И он в нее не просто удачно вписался, став главным дебютантом, — оттянул все зрительское внимание на свои работы. Для Юрги это тогда оказалось непривычным, необычным, немного пугающим и от того, наверное, одновременно чуждым и манящим к себе. А годы спустя он открыл свою творческую лабораторию, в которой подобного добра оказалось в избытке.
И уже в мае Новиков будет отмечать пятилетие с момента открытия первого юргинского лофта. Действительно, уже прошло пять лет. За это время проведено немало выставок и концертов, прошел фестиваль «Движение», был осуществлен выезд на дружественные фестивали. Правда, последний год в «АРТ-пропаганде» стал практически стерильным от мероприятий и экспозиций — суровый быт в виде затянувшейся капитальной замены коммуникаций не дал возможности показать несколько намеченных выставок. Да и отъезд Олега в Питер лишил этой зимой зрителей возможность наблюдать на входе в арт-подвал талисмана пространства — ледяного идола, которого в городе, откровенно говоря, многие ждали.
Я встретился с Олегом, чтобы понять его нынешний настрой, изменились ли творческие и жизненные планы, а также поговорить о городской культуре и месте, которое в ней занимает «АРТ-пропаганда».
Новиков | Я ощутил, не как будто бы она меня приняла, а что я всегда там и находился. Когда запустил процесс — развешал работы, подготовил видео — ощущение такое, что находился в «АРТ-пропаганде». Там все так гармонично, своевременно и очень естественно. Там почти такой же антураж — покрашенные в красный цвет трубы, белые стены, стояла новогодняя елка, сделанная из колючей проволоки, красные диваны... То есть я приехал в Питер и нашел то место, откуда я могу черпать силы. И люди, с которыми легко и просто — меня понимали с полуслова. Не то, что поход в музей...
Новиков | А я сейчас смотрю на это уже по-другому. Я считаю, что подобное в прошлом. В галереях уже никаких творческих процессов не происходит — все стало так же консервативно, как и в музеях. Пришло разочарование: сейчас устраивают квартирники, проводят мероприятия в совершенно, на первый взгляд, неприспособленных местах — в каких-нибудь цехах, полуразрушенных зданиях.
Новиков | Да, и это воспринимается как само собой разумеющееся, но настораживает такой момент: все делается очень стильно и добротно, собираются самые отъявленные эстеты, которым нравится происходящее, но получается, что уже и этот процесс обуржуазивается. То есть вот-вот и гламур сюда придет — я этого боюсь.
А здесь все совершенно наоборот — в Юрге то, чем мы занимаемся, кажется каким-то чудачеством, глупостью. Те же попытки создать новый антураж, те же самые старые вещи, в которые пытаешься вдохнуть новую жизнь. Там к старине почитание, там даже естественный упадок воспринимается нормально.
Новиков | В Юрге есть другая старина, которая, я считаю, ничем не ущербнее — те же самые древние этажерки, комоды, сделанные вручную нашими плотниками. Пускай они просты и минималистичны, но сейчас все почему-то выкидывается. Хотя это реальное наследие — в Питере люди ни за что себе не позволят выбросить такую вещь. А здесь ты можешь идти мимо помойки, увидишь такое вот варварство, возьмешь эту этажерку, потащишь в мастерскую — на тебя же все будут как на юродивого, как на городского сумасшедшего. Хотя не эти элементы культуры чужды, враждебны другие — сейчас между людьми и пониманием таких моментов пропасть какая-то... А приведешь в порядок, отреставрируешь: и потом те же самые люди, которые тебя осуждали, изрекают — «А ты где такую штуку взял? Ничего себе!» И думаешь потом — елки-палки, зачем же вы их выкидываете?
Новиков | Нет. Это была, можно сказать, партизанская вылазка. Или разведывательная акция. Съездил, посмотрел — да, есть, чем заняться, есть, куда приложить свои силы. В Питере это в большей степени востребовано, хотя там всего даже слишком много — художников, выставок, происходящих событий, зрителей. А здесь такой страшный вакуум. И просто думаешь — вот сейчас я перееду, еще кто-нибудь, третий, четвертый... И что здесь будет тогда — концлагерь какой-то? Действительно, каторга с самодеятельностью.
Новиков | То есть ты считаешь, что то, чем занимается «АРТ-пропаганда», что ничего подобного в Юрге никогда не было?
Новиков | Как думаешь, можно назвать галеристикой те выставки, которые проходили в 70-80-х годах в фойе «Эры»? Кто-то же их организовывал, кто-то курировал этот процесс...
Новиков | Тогда, конечно, мы первопроходцы.
А начинали просто. Знаешь, чего для этого оказалось достаточно? Я взял ближайших друзей-соратников и мы навели порядок. Убрали все лишнее, придали имеющемуся какую-то структуру, и позвали всех на выставку.
Хотя свою самую первую выставку я сделал еще в 1995 году. У меня в те годы появилась первая мастерская в двухэтажном здании на Западной — на той улице, которая идет к болоту. Все свои работы, которые просто стояли по углам, я взял и развешал. Но не просто так — тогда занимался оформительскими работами на похоронном поприще — я задекорировал стены черной тканью, все предметы, столы, тумбочки, шкафчики, которые стояли в комнате, также обтянул сукном. То есть на стенах висели работы, на столах расставлены экспонаты — отчасти была инсталляция, отчасти — выставка.
Позвал друзей, позвал знакомых — люди приходили, фотографировали, делились впечатлениями. А потом у меня стали появляться работы друзей, посетители стали что-то интересное приносить... И в том же пространстве были первые квартирники — Жени Губаревой, например, которая приходила ко мне с гитарой, они сначала репетировали, а потом взяли, сели и просто попели.
Новиков | Это были пять насыщенных лет. Мощный опыт наработался благодаря простому принципу — каждый раз попробовать что-то новое. Не делать того, что делал уже до этого, а искать новые формы.
Первое время я писал на афишах «галерея», но потом отказался — слишком это узко, исходя из того, чем мы тут занимаемся. То есть не только в первую очередь выставки — за это время были и концерты, и видеопоказы.
Новиков | Этот портрет изменился. Раньше было целостнее — приходили разного возраста, от детей до бабушек. Сейчас же все иначе — я практически не вижу у себя 25-35-летних. Складывается ощущение, что они то ли уехали из города, то ли их так жизнь сильно грузит...
Новиков | Это вызвано происходящим на культурной платформе города. Советское время охаялось — от соцреализма отказались. А что дальше? Дальше — неизвестность. Какое-то современное искусство — с ним сложно разобраться. Решили в итоге вернуться к классическим формам вплоть до примитивизма и импрессионизма, но это вроде всем понятно, это проверено временем. Но и ньюреалистов — новых реалистов, у которых ставка на наглядность, — даже их не воспринимают, не говоря уже о тех, кто вкрапляет в свою работу современные технологии. Никто ничего не понимает, и даже не стремится этого делать — в чем и вся проблема.
Новиков | Понимают-то гораздо больше. Скажу еще вот что: количество зрителей не уменьшилось, изменилось их качество. Те, кто сейчас приходят в «АРТ-пропаганду», они как бы посвященные. Они понимают, что могут здесь увидеть, уже задали все свои вопросы. Это подготовленный зритель.
А поначалу приходило много народу, и все с вопросами, с вопросами, с вопросами... Что такое, как на это смотреть, как понимать?.. То есть видно, что зацепило, но человеку тяжело разложить увиденное по каким-то внутренним полочкам. И приходилось чуть ли не лекции о современном искусстве читать.
Сейчас же говорить с посетителями почти не приходится, сейчас зритель уже сам вносит свою лепту — то есть у них начинают появляться какие-то обязательства.
Новиков | Нет, не игнорирую, просто достойных предложений не поступало. Когда поначалу приходили люди из той среды, которые все в городе и организуют, они осознанно говорили, что «вам с нами не интересно будет, мы для вас скучные». Они на самом деле очень критически подходят к своему творчеству, я вижу, что они меня понимают, что понимают про неактуальность того, что делают сами — что это не прошлый, это позапрошлый век... Но оправдывают тем, что в Юрге нет людей, которым было бы понятно что-то более живое. Но я не согласен с этим.
Новиков | Художники — это лакмусовая бумажка общества. Их никогда нельзя обвинять в том, что они создают мрачные произведения. Это искренние, это настоящие свидетельства эпохи. Через их творчество и воспринимается время — через каких-нибудь тридцать лет дети и внуки будут смотреть на такие работы, как на самый-самый что ни на есть подлинный документ. Эти сегодняшние указы, приказы, распоряжения только наоборот все ставят с ног на голову. Мрачные же работы показывают состояние ищущих умов — это и есть отражение жизни, отражение происходящего вокруг. Вот и все. И если оно таковое, нужно задуматься — что же необходимо изменить, чтобы творчество художника стало светлее. Проблема не в художнике.
Новиков | Я так не думаю. Мы сейчас разговариваем, напрягаем мозг, пытаемся выдать новые мысли, освежить старые истины... Но мы их фиксируем. Они остаются и ими будут пользоваться — это как хорошее качественное элитарное кино. Такой фильм, может быть, посмотрят всего лишь десять человек, но это будут самые ушлые люди, которым еще хоть что-то интересно, которые не равнодушны, которые хотят узнать новое, чего не знали до этого момента. С кино сравнение неспроста — подобные фильмы как правило смотрят те, кто в состоянии повлиять на остальных, создав свой продукт. То есть мы с тобой как мощная ступень для тех режиссеров, которые будут работать уже массово. Вспомни, твои ранние проекты — будь то газета «Ю» или выросший из нее «Ю-art» — они десять лет назад в городе создали свою среду, в которой выросли и новые художники, и новые музыканты, и новые поэты. Пусть кто-то из них уехал, кто-то забросил то, чем занимался, но в городе была жизнь, шла та цепная реакция.
Новиков | У меня нет необходимости во всей этой возне участвовать — есть свои задачи и хорошо бы хватило сил их должным образом довести до нужного результата. Да, были предложения представить «АРТ-пропаганду» на том же Дне города... Я бы, может, и рад что-нибудь сделать, но не в виде галерейной выставки, а в виде, например, перформанса — я не вижу смысла таскать одно и то же с места на место, кому надо, те всегда придут в мой подвал. Но там перформансов не понимают, а значит отказывают им в праве на существование — обычный обывательский взгляд. И у меня начинает складываться впечатление, что у нас везде засилье обывателей...
Я постоянно вспоминаю тот колоссальный культурный прорыв, который произошел в Юрге в 70-е годы. Это пришлось на мое детство — постоянно ходил в «Эру», смотрел какие-то выставки. Проходили концерты симфонической музыки и полные залы слушателей — не так, как сейчас... А потом, повзрослев, выяснил, что был у нас в городе председатель горисполкома Тупицын, который к культуре относился неравнодушно. Оказалось, что при нем появились в Юрге музей детского творчества, парк Пушкина, мемориал, «три штыка». То есть мощный прорыв и «виной» этому — один-единственный человек.
Это очень важно — чтобы во власти был культурно осведомленный человек. Вот сейчас в Перми, в Краснодаре происходят интересные вещи — не от того, что там много средств, там главные люди в городах просто к культуре не равнодушны, ею интересуются, занимаются этим, просто культурно образованные.
Вот говоришь, что «там что-то происходит, там что-то движется», а сам думаешь — а почему здесь-то нельзя? А когда выходишь на тех, кто должен быть в первую очередь заинтересован — стена непонимания. Ну, сам, так сам — наведу порядок, напечатаю афиши, приглашу друзей, они подтянут своих...
Новиков | Да, согласен, это мощный фундамент, я это упустил. Это не только носители, но и соответственно потребители культуры.
Новиков | Не думаю, что стараются прямо избавиться... У меня, глядя на происходящее, складывается ощущение, что (после долгой паузы) все об этом забыли. Что культура для них не самое-самое насущное, а самое-самое последнее. То есть не до жиру — быть бы живы, пусть все разрешается само собой, кто выживет — тот и выживет. А получается, что это не самое последнее, наоборот — самое первое. И вот от этого всего и строится наша окружающая жизнь — когда уровень культуры низок, то хоть любые лозунги напиши, помойка, которая вокруг, никуда не денется. Я считаю, что чем больше в городе будет проходить тех же выставок, чем больше все это будет выплескиваться в нашу жизнь, тем меньше станет негатива. Просто когда простые люди начнут сталкиваться с живым, пульсирующим творчеством, начнутся и перемены, потому что такое сначала потрясает, а потом и изменяет внутренний мир.
...Хотя, знаешь, даже не забыли — наверное, просто отложили на потом. То есть это как предложение потерпеть, когда вершатся более важные, на их взгляд, дела.
Новиков | Да, и культура стремительно истончается, и прослойка этих людей утрачивается, несмотря на то, что их, носителей, всегда немного. И я вижу, что огромное количество художников, известных здесь в 80-90-х годах, — они все вне города. Уехали за последние пять лет, потому что здесь ничего не происходит, они не находят себе отдушин, не находят мест, где могли бы чувствовать свою творческую состоятельность, где бы могли не только элементарно выставляться, но и общаться.
Новиков | В этом-то и суть проблемы. Могут исчезнуть не потому, что перестала поступать новая кровь — то есть естественный процесс, а потому, что отсутствует поддержка — то есть процесс насильственный.
По большому счету, я, наряду с теми же городскими музеями, выполняю задачу, которой должно заниматься государство — преумножение культуры, сохранение наследия, накопление фондов, ведение архивов. Но государство этого не делает, а архивы существуют — и пополняются каждый день. Но все равно наступит время, когда станут собирать эти камни...
Пусть то, что я скажу, прозвучит антигосударственно, но административный аппарат заставил государство как некую объединяющую субстанцию утратить свою сущность. Поэтому многие сейчас уезжают из России — в ту же Индию, например. Да, они продолжают числиться гражданами своей страны, но при этом стараются не жить здесь. А почему? Не потому, что там тепло и сыто. Здесь происходит постоянная борьба с ветряными мельницами — ощущение действительно такое. Ты постоянно вынужден бороться за простые вещи. А там — иначе. Есть нация, есть язык, есть культура — это первично.
Новиков | Вот ты говоришь — прекрати борьбу. Если прекращу бороться, я так же перестану что-либо делать. Я каждый день прихожу в «АРТ-пропаганду» не для того, чтобы чего-то добиться в жизни, нет. Я хочу, чтобы вокруг меня сохранялось какое-то поле. Это лучший стимул для того, чтобы не раскиснуть и самому.
Но в марте вернулся. Позвонил, сказал, что питерский рейд окончен, что это возвращение домой. Стало быть, опасения сняты — «АРТ-пропаганда» по-прежнему остается важным местом творческого общения в Юрге, исчезни которое с карты культурного поля города, образовался бы ничем невосполнимый вакуум. Это то же самое, если бы в Москве вдруг в один день раз и навсегда закрылся «Винзавод» — ни больше, ни меньше.
С Олегом меня познакомили осенью 2001 года — тогда мы с Ниной Дондерфер собирали художников для выставки современного искусства «Ю-art», искали новые имена, искали в первую очередь экспериментаторов. И он в нее не просто удачно вписался, став главным дебютантом, — оттянул все зрительское внимание на свои работы. Для Юрги это тогда оказалось непривычным, необычным, немного пугающим и от того, наверное, одновременно чуждым и манящим к себе. А годы спустя он открыл свою творческую лабораторию, в которой подобного добра оказалось в избытке.
И уже в мае Новиков будет отмечать пятилетие с момента открытия первого юргинского лофта. Действительно, уже прошло пять лет. За это время проведено немало выставок и концертов, прошел фестиваль «Движение», был осуществлен выезд на дружественные фестивали. Правда, последний год в «АРТ-пропаганде» стал практически стерильным от мероприятий и экспозиций — суровый быт в виде затянувшейся капитальной замены коммуникаций не дал возможности показать несколько намеченных выставок. Да и отъезд Олега в Питер лишил этой зимой зрителей возможность наблюдать на входе в арт-подвал талисмана пространства — ледяного идола, которого в городе, откровенно говоря, многие ждали.
Я встретился с Олегом, чтобы понять его нынешний настрой, изменились ли творческие и жизненные планы, а также поговорить о городской культуре и месте, которое в ней занимает «АРТ-пропаганда».
Художники — это лакмусовая бумажка общества. Их никогда нельзя обвинять в том, что они создают мрачные произведения.
Шипилов | Как приняла искушенная питерская аудитория кусочек Сибири на своей земле?
Новиков | Я ощутил, не как будто бы она меня приняла, а что я всегда там и находился. Когда запустил процесс — развешал работы, подготовил видео — ощущение такое, что находился в «АРТ-пропаганде». Там все так гармонично, своевременно и очень естественно. Там почти такой же антураж — покрашенные в красный цвет трубы, белые стены, стояла новогодняя елка, сделанная из колючей проволоки, красные диваны... То есть я приехал в Питер и нашел то место, откуда я могу черпать силы. И люди, с которыми легко и просто — меня понимали с полуслова. Не то, что поход в музей...
Шипилов | Просто разница в атмосферах музейного и галерейного полей сейчас принципиальная. Музеи — это лоск, холеность и законсервированное сознание. А галереи — творческий беспорядок и открытость новым процессам.
Новиков | А я сейчас смотрю на это уже по-другому. Я считаю, что подобное в прошлом. В галереях уже никаких творческих процессов не происходит — все стало так же консервативно, как и в музеях. Пришло разочарование: сейчас устраивают квартирники, проводят мероприятия в совершенно, на первый взгляд, неприспособленных местах — в каких-нибудь цехах, полуразрушенных зданиях.
Шипилов | Этого следовало ожидать — возврат в сквоты, как в начале 90-х.
Новиков | Да, и это воспринимается как само собой разумеющееся, но настораживает такой момент: все делается очень стильно и добротно, собираются самые отъявленные эстеты, которым нравится происходящее, но получается, что уже и этот процесс обуржуазивается. То есть вот-вот и гламур сюда придет — я этого боюсь.
А здесь все совершенно наоборот — в Юрге то, чем мы занимаемся, кажется каким-то чудачеством, глупостью. Те же попытки создать новый антураж, те же самые старые вещи, в которые пытаешься вдохнуть новую жизнь. Там к старине почитание, там даже естественный упадок воспринимается нормально.
Шипилов | В этом смысле, мне кажется, не нужно равнять Питер с Юргой — там интерес к старине исторически предопределен; это город-музей.
Новиков | В Юрге есть другая старина, которая, я считаю, ничем не ущербнее — те же самые древние этажерки, комоды, сделанные вручную нашими плотниками. Пускай они просты и минималистичны, но сейчас все почему-то выкидывается. Хотя это реальное наследие — в Питере люди ни за что себе не позволят выбросить такую вещь. А здесь ты можешь идти мимо помойки, увидишь такое вот варварство, возьмешь эту этажерку, потащишь в мастерскую — на тебя же все будут как на юродивого, как на городского сумасшедшего. Хотя не эти элементы культуры чужды, враждебны другие — сейчас между людьми и пониманием таких моментов пропасть какая-то... А приведешь в порядок, отреставрируешь: и потом те же самые люди, которые тебя осуждали, изрекают — «А ты где такую штуку взял? Ничего себе!» И думаешь потом — елки-палки, зачем же вы их выкидываете?
Шипилов | По городу тем не менее поползли разговоры, что все — «АРТ-пропаганда» со всеми своими накоплениями переезжает в Питер. То есть туда, где тебе будет комфортнее, где тебя не будут коробить все эти моменты.
Новиков | Нет. Это была, можно сказать, партизанская вылазка. Или разведывательная акция. Съездил, посмотрел — да, есть, чем заняться, есть, куда приложить свои силы. В Питере это в большей степени востребовано, хотя там всего даже слишком много — художников, выставок, происходящих событий, зрителей. А здесь такой страшный вакуум. И просто думаешь — вот сейчас я перееду, еще кто-нибудь, третий, четвертый... И что здесь будет тогда — концлагерь какой-то? Действительно, каторга с самодеятельностью.
Шипилов | Но ты пытаешься уже на протяжении пяти лет такому происходящему в городе противостоять. А вспомни, с чего все началось — что послужило толчком для того, чтобы открыть здесь маленький достойный лофт?
Новиков | То есть ты считаешь, что то, чем занимается «АРТ-пропаганда», что ничего подобного в Юрге никогда не было?
Шипилов | По большому счету — да.
Новиков | Как думаешь, можно назвать галеристикой те выставки, которые проходили в 70-80-х годах в фойе «Эры»? Кто-то же их организовывал, кто-то курировал этот процесс...
Шипилов | Я имею в виду независимые пространства, и даже закрываю глаза на то, что делала в 90-х Жанна Федорова, когда возглавляла изостудию «Радуга».
Новиков | Тогда, конечно, мы первопроходцы.
А начинали просто. Знаешь, чего для этого оказалось достаточно? Я взял ближайших друзей-соратников и мы навели порядок. Убрали все лишнее, придали имеющемуся какую-то структуру, и позвали всех на выставку.
Хотя свою самую первую выставку я сделал еще в 1995 году. У меня в те годы появилась первая мастерская в двухэтажном здании на Западной — на той улице, которая идет к болоту. Все свои работы, которые просто стояли по углам, я взял и развешал. Но не просто так — тогда занимался оформительскими работами на похоронном поприще — я задекорировал стены черной тканью, все предметы, столы, тумбочки, шкафчики, которые стояли в комнате, также обтянул сукном. То есть на стенах висели работы, на столах расставлены экспонаты — отчасти была инсталляция, отчасти — выставка.
Позвал друзей, позвал знакомых — люди приходили, фотографировали, делились впечатлениями. А потом у меня стали появляться работы друзей, посетители стали что-то интересное приносить... И в том же пространстве были первые квартирники — Жени Губаревой, например, которая приходила ко мне с гитарой, они сначала репетировали, а потом взяли, сели и просто попели.
Шипилов | А если говорить об «АРТ-пропаганде» как уже об официально оформившемся пространстве?
Новиков | Это были пять насыщенных лет. Мощный опыт наработался благодаря простому принципу — каждый раз попробовать что-то новое. Не делать того, что делал уже до этого, а искать новые формы.
Первое время я писал на афишах «галерея», но потом отказался — слишком это узко, исходя из того, чем мы тут занимаемся. То есть не только в первую очередь выставки — за это время были и концерты, и видеопоказы.
Шипилов | Портрет пространства для меня более-менее понятен, а вот давай поговорим о твоем зрителе. За прошедшую пятилетку он у «АРТ-пропаганды», конечно, появился, и определенным образом даже воспитывается. Так какое у него общее собирательное?
Новиков | Этот портрет изменился. Раньше было целостнее — приходили разного возраста, от детей до бабушек. Сейчас же все иначе — я практически не вижу у себя 25-35-летних. Складывается ощущение, что они то ли уехали из города, то ли их так жизнь сильно грузит...
Шипилов | Я спросил про портрет твоего зрителя не случайно — портрет художника в Юрге стал размыт и бесхребетен.
Новиков | Это вызвано происходящим на культурной платформе города. Советское время охаялось — от соцреализма отказались. А что дальше? Дальше — неизвестность. Какое-то современное искусство — с ним сложно разобраться. Решили в итоге вернуться к классическим формам вплоть до примитивизма и импрессионизма, но это вроде всем понятно, это проверено временем. Но и ньюреалистов — новых реалистов, у которых ставка на наглядность, — даже их не воспринимают, не говоря уже о тех, кто вкрапляет в свою работу современные технологии. Никто ничего не понимает, и даже не стремится этого делать — в чем и вся проблема.
Шипилов | Но если это понимают в городе хотя бы десять человек, уже есть смысл для них работать.
Новиков | Понимают-то гораздо больше. Скажу еще вот что: количество зрителей не уменьшилось, изменилось их качество. Те, кто сейчас приходят в «АРТ-пропаганду», они как бы посвященные. Они понимают, что могут здесь увидеть, уже задали все свои вопросы. Это подготовленный зритель.
А поначалу приходило много народу, и все с вопросами, с вопросами, с вопросами... Что такое, как на это смотреть, как понимать?.. То есть видно, что зацепило, но человеку тяжело разложить увиденное по каким-то внутренним полочкам. И приходилось чуть ли не лекции о современном искусстве читать.
Сейчас же говорить с посетителями почти не приходится, сейчас зритель уже сам вносит свою лепту — то есть у них начинают появляться какие-то обязательства.
Шипилов | Но тебя время от времени пытаются вытащить на разного рода городские мероприятия, хотя ты, как мне кажется, сознательно эти предложения игнорируешь.
Новиков | Нет, не игнорирую, просто достойных предложений не поступало. Когда поначалу приходили люди из той среды, которые все в городе и организуют, они осознанно говорили, что «вам с нами не интересно будет, мы для вас скучные». Они на самом деле очень критически подходят к своему творчеству, я вижу, что они меня понимают, что понимают про неактуальность того, что делают сами — что это не прошлый, это позапрошлый век... Но оправдывают тем, что в Юрге нет людей, которым было бы понятно что-то более живое. Но я не согласен с этим.
Шипилов | Я тоже не соглашусь. Время от времени у меня до сих спрашивают, будет ли третий «Ю-art», а значит зритель не только понимает и созрел, но уже и ждет. Не взирая на то, что ожидает увидеть, скорее всего, заранее мрачный набор работ.
Новиков | Художники — это лакмусовая бумажка общества. Их никогда нельзя обвинять в том, что они создают мрачные произведения. Это искренние, это настоящие свидетельства эпохи. Через их творчество и воспринимается время — через каких-нибудь тридцать лет дети и внуки будут смотреть на такие работы, как на самый-самый что ни на есть подлинный документ. Эти сегодняшние указы, приказы, распоряжения только наоборот все ставят с ног на голову. Мрачные же работы показывают состояние ищущих умов — это и есть отражение жизни, отражение происходящего вокруг. Вот и все. И если оно таковое, нужно задуматься — что же необходимо изменить, чтобы творчество художника стало светлее. Проблема не в художнике.
Шипилов | Проблема в том, что этот наш с тобой разговор по большому счету уйдет в пустоту.
Новиков | Я так не думаю. Мы сейчас разговариваем, напрягаем мозг, пытаемся выдать новые мысли, освежить старые истины... Но мы их фиксируем. Они остаются и ими будут пользоваться — это как хорошее качественное элитарное кино. Такой фильм, может быть, посмотрят всего лишь десять человек, но это будут самые ушлые люди, которым еще хоть что-то интересно, которые не равнодушны, которые хотят узнать новое, чего не знали до этого момента. С кино сравнение неспроста — подобные фильмы как правило смотрят те, кто в состоянии повлиять на остальных, создав свой продукт. То есть мы с тобой как мощная ступень для тех режиссеров, которые будут работать уже массово. Вспомни, твои ранние проекты — будь то газета «Ю» или выросший из нее «Ю-art» — они десять лет назад в городе создали свою среду, в которой выросли и новые художники, и новые музыканты, и новые поэты. Пусть кто-то из них уехал, кто-то забросил то, чем занимался, но в городе была жизнь, шла та цепная реакция.
Шипилов | Сегодня для этого нет возможностей — чтобы творческому человеку можно было нормально реализовываться, необходима свобода, нужна безгнетность. А гнет чудовищный — за эти десять лет ценности подменились — то, что считалось элитарным и на самом деле настоящим в искусстве, оказалось замещено творческим фаст-фудом, культурой масс. И самое страшное, наверное, в том, что это поощряется наверху.
Новиков | У меня нет необходимости во всей этой возне участвовать — есть свои задачи и хорошо бы хватило сил их должным образом довести до нужного результата. Да, были предложения представить «АРТ-пропаганду» на том же Дне города... Я бы, может, и рад что-нибудь сделать, но не в виде галерейной выставки, а в виде, например, перформанса — я не вижу смысла таскать одно и то же с места на место, кому надо, те всегда придут в мой подвал. Но там перформансов не понимают, а значит отказывают им в праве на существование — обычный обывательский взгляд. И у меня начинает складываться впечатление, что у нас везде засилье обывателей...
Я постоянно вспоминаю тот колоссальный культурный прорыв, который произошел в Юрге в 70-е годы. Это пришлось на мое детство — постоянно ходил в «Эру», смотрел какие-то выставки. Проходили концерты симфонической музыки и полные залы слушателей — не так, как сейчас... А потом, повзрослев, выяснил, что был у нас в городе председатель горисполкома Тупицын, который к культуре относился неравнодушно. Оказалось, что при нем появились в Юрге музей детского творчества, парк Пушкина, мемориал, «три штыка». То есть мощный прорыв и «виной» этому — один-единственный человек.
Это очень важно — чтобы во власти был культурно осведомленный человек. Вот сейчас в Перми, в Краснодаре происходят интересные вещи — не от того, что там много средств, там главные люди в городах просто к культуре не равнодушны, ею интересуются, занимаются этим, просто культурно образованные.
Вот говоришь, что «там что-то происходит, там что-то движется», а сам думаешь — а почему здесь-то нельзя? А когда выходишь на тех, кто должен быть в первую очередь заинтересован — стена непонимания. Ну, сам, так сам — наведу порядок, напечатаю афиши, приглашу друзей, они подтянут своих...
Шипилов | Я с тобой немного не соглашусь. Вклад Евгения Петровича Тупицына в жизнь города действительно невозможно оценить так, как его оценивают сейчас — в рублях; при нем Юрга стала такой, какой мы ее знали еще 15 лет назад, и которая сейчас от нас ускользает. Но ты, как мне кажется, забываешь вот о чем. Его желание привить городу какие-то подлинные ценности могли бы ведь и пропасть даром, живи здесь немного другие люди. Вспомни, кого сюда переселили в войну из Питера и из Москвы — это была научная и рабочая, а потом и творческая элиты, для них чаяния Тупицына были понятны.
Новиков | Да, согласен, это мощный фундамент, я это упустил. Это не только носители, но и соответственно потребители культуры.
Шипилов | Так почему, на твой взгляд, сегодняшние правители как будто стараются от всего городского культурного наследия попросту избавиться — у меня такое ощущение складывается все чаще и чаще.
Новиков | Не думаю, что стараются прямо избавиться... У меня, глядя на происходящее, складывается ощущение, что (после долгой паузы) все об этом забыли. Что культура для них не самое-самое насущное, а самое-самое последнее. То есть не до жиру — быть бы живы, пусть все разрешается само собой, кто выживет — тот и выживет. А получается, что это не самое последнее, наоборот — самое первое. И вот от этого всего и строится наша окружающая жизнь — когда уровень культуры низок, то хоть любые лозунги напиши, помойка, которая вокруг, никуда не денется. Я считаю, что чем больше в городе будет проходить тех же выставок, чем больше все это будет выплескиваться в нашу жизнь, тем меньше станет негатива. Просто когда простые люди начнут сталкиваться с живым, пульсирующим творчеством, начнутся и перемены, потому что такое сначала потрясает, а потом и изменяет внутренний мир.
...Хотя, знаешь, даже не забыли — наверное, просто отложили на потом. То есть это как предложение потерпеть, когда вершатся более важные, на их взгляд, дела.
Шипилов | Вот только потом уже будет поздно.
Новиков | Да, и культура стремительно истончается, и прослойка этих людей утрачивается, несмотря на то, что их, носителей, всегда немного. И я вижу, что огромное количество художников, известных здесь в 80-90-х годах, — они все вне города. Уехали за последние пять лет, потому что здесь ничего не происходит, они не находят себе отдушин, не находят мест, где могли бы чувствовать свою творческую состоятельность, где бы могли не только элементарно выставляться, но и общаться.
Шипилов | Скоро и эти места в городе могут исчезнуть.
Новиков | В этом-то и суть проблемы. Могут исчезнуть не потому, что перестала поступать новая кровь — то есть естественный процесс, а потому, что отсутствует поддержка — то есть процесс насильственный.
По большому счету, я, наряду с теми же городскими музеями, выполняю задачу, которой должно заниматься государство — преумножение культуры, сохранение наследия, накопление фондов, ведение архивов. Но государство этого не делает, а архивы существуют — и пополняются каждый день. Но все равно наступит время, когда станут собирать эти камни...
Пусть то, что я скажу, прозвучит антигосударственно, но административный аппарат заставил государство как некую объединяющую субстанцию утратить свою сущность. Поэтому многие сейчас уезжают из России — в ту же Индию, например. Да, они продолжают числиться гражданами своей страны, но при этом стараются не жить здесь. А почему? Не потому, что там тепло и сыто. Здесь происходит постоянная борьба с ветряными мельницами — ощущение действительно такое. Ты постоянно вынужден бороться за простые вещи. А там — иначе. Есть нация, есть язык, есть культура — это первично.
Шипилов | Может, тогда ну его — это государство. И продолжать делать то, что должен. Либо — как вариант — прекратить свою деятельность. Обрати внимание, многие художники, которые все-таки не уехали из Юрги, практически ведь перестали писать.
Новиков | Вот ты говоришь — прекрати борьбу. Если прекращу бороться, я так же перестану что-либо делать. Я каждый день прихожу в «АРТ-пропаганду» не для того, чтобы чего-то добиться в жизни, нет. Я хочу, чтобы вокруг меня сохранялось какое-то поле. Это лучший стимул для того, чтобы не раскиснуть и самому.
Комментариев нет:
Отправить комментарий